Немецкие самолеты. / ФОТО ТАСС

Пробыл Васька в Калмыкии неделю. Их, ребят 1923 года рождения, мобилизовали в Красную Армию. Это когда Ростов в первый раз немец взял. Или тогда он уже был в учебном полку в Усть-Лабинской?

Мысли у Васьки путались. Да, собственно, он и не стремился вспомнить все последовательно. В Калмыкии было хорошо. Только один раз страху натерпелись, когда немецкий самолет-разведчик обстрелял стадо. Правда, бил он с большой высоты и продолжалось это недолго. Долго собирали потом разбежавшуюся скотину по степи.

По-настоящему страшно было Ваське, когда узнал по прибытии на фронт, что попал в разведроту дивизии. Ходить к немцам в тыл! Да у него от одной мысли такой волосы, которых не было, дыбом вставали. А оказалось – жить можно. Даже наоборот: жутко – это когда пехота идет в атаку. Открыто, белым днем, на вражьи пулеметы. А разведчики уходили через линию фронта скрытно. Да еще им проходы в минных полях саперы заранее проложат. И место вылазки командир загодя подберет, просчитав все варианты отхода в случае неудачи. А во время вылазки где-нибудь поблизости еще и отвлекающую перестрелку устроят. Так что ходил Васька в поиск без лишнего трепета.

Василий быстро втянулся во фронтовой быт. Тем более что на их участке на несколько недель установилось затишье. Прямо через реку были позиции итальянской армии. А «макаронники», как называли их бывалые фронтовики, воевали лениво. Дошло до того, что они повадились в речке рыбу ловить. Причем, наша пехота им в этом занятии не препятствовала, потому что и сами рыбкой баловались. Была как бы негласная договоренность: друг другу не мешать в пополнении котлового довольствия. К итальянцам фронтовики относились с презрительной снисходительностью и недоумением: чего их понесло за тысячи верст, в чужие края?! И первый убитый, которого Васька увидел не в горячке боя, был тоже итальянец. Он лежал, навзничь, раскинув руки у степной дороги. Фасонистая пилотка свалилась, и ветер шевелил черные, как смоль, волосы. Молодой – Васькиных лет, не больше, лицо чисто выбритое, только бледное, и у виска еле заметное пятнышко – дырочка от осколка…

Итальянцев на позициях сменили немцы, и передышка закончилась. По-настоящему жутко Ваське было только один раз. Они возвращались из поиска с «языком» – здоровенным фрицем, с которым все измучились за дорогу. Вроде бы вышли к условленному месту, но что-то, видимо, переменилось в обстановке. Группу накрыл ураганный обстрел реактивных снарядов из собственных «катюш». Как остался жив, Васька не помнит. Его контузило, с той поры плохо слышит. По первости и глаз левый не видел. Но глаз через неделю «прозрел», и Васька сбежал из полевого госпиталя в свою роту. Там он узнал, что немца-языка сразу накрыло, погибли еще двое ребят из взвода. С той поры на разведроту нашла какая-то полоса невезения.

Успеть зарыться в землю. / ФОТО ТАСС

Уже потом, на тюремных нарах да в разговорах с друзьями здесь, в лагере, Василий кое-как разобрался, что же произошло в их роте осенью 1942 года. Да и то, на уровне догадок и предположений. Из поиска не вернулись подряд две группы по шесть человек. Ходили недалеко за линию фронта и без офицеров. И если по первой группе были все признаки (наблюдатели засекли ночную перестрелку в немецком тылу), что нарвалась на боевое охранение и была частью перебита, частью взята в плен, то вторая – как сквозь землю провалилась. Майор не нашел ничего умнее, как послать всю роту белым днем в так называемую «разведку боем».

Вы, мол, там «ура» кричите, а пока вас перестреляют, мы немецкие огневые точки засечем. Примерно в таком духе, только на матерном языке выкрикнул из строя Антон Савченко, когда майор в присутствии командира поставил роте боевую задачу. Абсурдность приказа была ясна даже самому неопытному салажонку. Но, как раз незадолго до этого, в частях зачитали приказ Верховного главнокомандующего (директива 322: «Ни шагу назад!»), в котором давалось право за невыполнение приказа расстреливать на месте. Потому и молчал капитан Орешкин. Майор достал из кобуры пистолет «ТТ» и сказал:

– Красноармеец Савченко! Выйти из строя!
Антон вышел и сразу же перекинул автомат «ППШ» из-за спины на грудь:
– Стреляй, сука! Я в предсмертных судорогах сумею нажать на курок. Не промахнусь!
– Отставить! – прохрипел капитан Орешкин. – Савченко, стать в строй! Рота, слушай мою команду! Объявляю задачу: захватить переднюю линию немецких окопов на гребне холма Могильный, взять языка и продержаться до темноты.

Майор – бледный, не попадая пистолетом в кобуру, пошел в сторону штабной землянки. Капитан подозвал командиров взводов и уточнил задачу. Гнать людей на пулеметы он и не собирался. На дальних подступах к немецким окопам в «мертвой зоне» была ложбинка, густо поросшая кустарником. Вот в ней, недоступная обстрелу, что с немецкой, что с нашей стороны, пролежала рота до темноты. Фрицы поначалу накрыли кустарник пристрелочным огнем, но рота ползла широкой цепью, и немцам быстро надоело класть мины вслепую. Фашисты решили выждать, когда рота пойдет дальше. Орешкин времени даром не терял. По балочке лейтенант Заичкин с Купцовым и Савенко, и в разных местах еще четыре группы, подобрались вплотную к немецким окопам. Когда у фрицев подошло время ужина, четыре штурмовые группы забросали окопы гранатами и открыли огонь из ручных пулеметов. Группа Заичкина во время переполоха проскочила первую линию окопов, не открывая огня, скрытно. А уже в тылу им повезло: прихватили какого-то штабного офицера с кожаным портфелем, набитым документами. Уходил лейтенант с разведчиками вообще в стороне от холма, по которому всю ночь молотила и наша, и немецкая артиллерия. Добрались в расположение роты к рассвету. Уж очень боялись, что языка шальным осколком зацепит.

Карта боев. / ФОТО ТАСС

Орешкин вывел роту сразу после короткой атаки. Рота как-будто растворилась в ночи. Выбрались, учитывая обстоятельства, почти без потерь: одного бойца разорвало миной – там, в лощине, двоих тяжелораненых вынесли на плащпалатках и уже отправили в санбат. У остальных – царапины. Ваське в том рейде тоже зацепило руку. Но легко, даже в санбат не пошел. Приволокли разведчики и языка, но незавидного. Какой-то перепуганный пожилой интендант. Не то сапожник, не то портной. Капитан обрадовался Заичкину, как родному. За пленного обнял всех троих. Только сказал Антону Савченко: «Целый? Жаль. Тебе лучше бы сейчас в санбате отлежаться».

На удивленье, Савченко никуда не вызывали. И вообще, казалось, происшествие забылось. Ваську, правда, вызвали в штаб дивизии, якобы, как молодого бойца, поговорить о вступлении в комсомол. Заодно и в особый отдел велели зайти. Там уже майор Фельдман сидел. Говорили, сразу и не поймешь, о чем. То, откуда родом, давно ли письма из дому получал. А когда узнали, что семья осталась на оккупированной территории, вроде даже посочувствовали. А потом майор начал о настроениях в роте спрашивать. Интересовался, кто и что говорит. Васька и вообще молчун, а тут совсем растерялся. Особист ободрил: «Ты не робей, это дело между нами останется. Подумай, а потом придешь. Хорошо?». Васька кивнул. Лишь бы отпустили скорей.

Когда Васька оказался со скрученными телефонным проводом за спиной руками в яме под нудным октябрьским дождем, он многое за ночь передумал. Сначала, правда, все часового звал, пытался усовестить. Даже упрашивал, хоть это и было не в его характере. В ответ – либо молчание, либо короткое: «Не положено». Потом утих и беззвучно, стыдясь даже самого себя, плакал от обиды и безысходности. Лечь в яме он не мог. И площадь мала, и постепенно воды собралось. Пробовал задремать, прислонившись спиной к стене, но по ней ручейками стекала холодная жижа. На какое-то время затихал, упираясь в стену лбом. По лицу стекала грязь, но холодная – она снимала жар, и в воспаленном сознании мелькнула жалость к себе. Примерещилось, что яма наполнилась водой, он – красноармеец Васька Журавлев захлебнулся. И за это судят следователя-особиста, который придумал эту пытку.

На какое-то мгновение Ваське стало так хорошо и сладко. Он почувствовал, как чья-то рука вытирает грязь с его лба. Не мамина, а слабая детская. И голос Маняши, младшей сестры: «Вася, не умирай! Не умирай, Васятка!». Только Маша называла его так, остальные – Васька, изредка Василий. Он и сам, когда знакомился, представлялся: «Васька».

Больше до самого утра Василий не терял сознания. Скрученные проводом кисти рук задеревенели, стали чужими. Дождь кончился, в яму заглянула равнодушная луна. Он не знал, сколько времени осталось до рассвета. Спрашивать у часового не стал. «Кто знает, что принесет этот рассвет. Могут ведь и расстрелять». Только это уже не пугало его. Васька ведь ничего не подписал. Ни против себя, ни против товарищей.

Теперь он понял, на какие «курсы снайперов» послали неделю назад Купцова. И зачем еще вчера в штаб вызвали лейтенанта Заичкина с Антоном Савченко. Все странности последних дней прояснились. Ребята тоже где-то здесь. И они не сдались – иначе его, Ваську, не мучили бы, а просто расстреляли.

Простота и чудовищность этой истины навалилась на Ваську такой тяжестью, будто рухнула подмытая дождем стена ямы. Хотелось кричать на весь белый свет.

Как бы то ни было, но он молчал. Он все равно не смирился со своей участью. Вспомнил, как в 38-м отца вытащил из Забайкальского лагеря дядя Алексей. Ему ведь тоже никто не верил, а вот случилось. Но сейчас дядя Алексей сам на фронте, где-то под Москвой. Вряд ли у Василя будет возможность написать ему. Но все-таки, раз дядя Алексей смог добиться справедливости, значит, есть правда на земле. Надо только стоять на своем.

степи. / ФОТО ТАСС

На следующем допросе Ваську встретил другой следователь. В отличие от полноватого брюнета лет тридцати, который орал и запугивал Журавлева в прошлый раз, а не добившись своего, бросил на ночь в яму, это был мужчина в годах с совершенно голым черепом. Говорил он тихо, но внятно, подолгу держал паузу, хмурясь и будто прислушиваясь к чему-то внутри своего организма. Накопленная за ночь агрессия куда-то испарилась. Виной тому был, быть может, сон. В сухой землянке, на куче соломы. И руки ему развязали сразу же, как подняли из ямы. Его вообще целый день не трогали, только давали еду. Как-то странно даже: если надеялись сломать предыдущим кошмаром, тогда надо было дожать, не давая очухаться. А так…

– Жалко мне тебя, Журавлев, – следователь почему-то делал ударение на втором слоге фамилии. – Тебя ведь расстреляют. А что делать? Если ты ничего признать не хочешь, значит, ты нераскаявшийся враг. Ну, положим, лично ты переходить на сторону фашистов не собирался, могу поверить. Но зачем ты так упорно других покрываешь?! Кто он тебе, этот лейтенант Заичкин? А Купцов? А Савченко? Скажи, ведь угрожал Савченко убить майора? Это даже сам Савченко не отрицает, а ты… Эх, Вася! А дома ведь мать-отец сыночка ждут. Положим, я тебе поверю, что ты заблудился, тебя одурачили, втянули, пользуясь неопытностью, в этот преступный сговор? Но скажи, как я могу тебе помочь, если ты очевидное отрицаешь! Ведь нашли у тебя немецкие листовки? Нашли. Ах! Ты в них махорку заворачивал! Умно, брат, ничего не скажешь. Да только это же лишний довод к твоей изощренности и опытности, как врага! А ты признай, ну, хотя бы эти листовки: виноват, мол, бес попутал. Тогда и я для тебя что-то сделать смогу.

Не сразу, но признал Васька, что читал и хранил немецкие листовки, в которых писали о расстрелянных еще перед войной советских маршалах. Признал и то, что хвалил немецкую технику. Оказывается, и это – преступление против Родины. Только протокол с признанием замысла в следующем поиске перейти на сторону немцев Васька упорно не подписывал. И ничего не подписывал против товарищей.

Василий Яковлевич Трущелев.
/ ФОТО из семейного архива

«Добрый» следователь начинал терять терпение. Он давал Василию читать протоколы с показаниями против него, Журавлева. Но и это не помогало. О том, что это игра в «злого» и «доброго» следователя, Васька уже догадался. Боялся, что тихоня его окончательно запутает. Но этого не произошло, потому что 26 октября 1942 года вместо допроса, он предстал перед «тройкой» военного трибунала. Здесь его вообще никто ни о чем, кроме протокольных формальностей, не спрашивал.

«Десять лет лишения свободы с поражением в правах на три года». Боевой путь красноармейца Журавлева, начатый 16 октября 1941 года, закончился. Начались этапы заключенного Журавлева. Наверное, лишними оказались боец-разведчик и тринадцать его однополчан для Красной Армии в ту осень под Сталинградом. Чудно Ваське еще и то было, что вроде, счеты сводили майор Фельдман с капитаном Орешкиным, а голова, не из простых, у одного лейтенанта Заичкина полетела. Только много позже, уже в лагере, его просветил один ушлый зэк. Мол, лейтенант – это пятно на мундир капитану, и крест на его карьере. Что ж, подумал Васька, для пятна чужой крови, видать, не жалко. Еще в день трибунала Васька узнал, что четверых: Заичкина, Савченко, Купцова и Петрова (как ни силился, не смог вспомнить такого бойца в своей роте) – приговорили к расстрелу. Купцова – заочно, сбежал сибиряк из-под стражи. А десятерым, в том числе и Ваське, предстояло заслужить прощение Родины ударным трудом на ее благо.

P.S. 22 июня 1952 года В.Я. Трущелев был освобожден из лагеря в поселке Сухобезводный Горьковской области «по окончании срока с зачетом рабочих дней за хорошую работу». Так записано в хранящейся в семейном архиве справке. После освобождения вернулся в село Журавлевка Ростовской области, а в 1962 году переехал с семьей в город Аксай.

В 1990 году Коллегией военного трибунала Северо-Кавказского военного округа дело было пересмотрено и приговор в отношении красноармейца В.Я. Трущелева отменен «за отсутствием в его действиях состава преступления», а сам В.Я. Трущелев был реабилитирован. Реабилитированы были и другие, осужденные в 1942 году, сослуживцы В.Я. Трущелева. Многие уже посмертно.

Василий Яковлевич Трущелев награжден орденом Отечественной войны II степени и медалями, в том числе и трудовыми: «За освоение целинных земель» и «Ветеран труда». Умер 10 августа 2007 года, похоронен на Аллее почетных захоронений Аксайского городского кладбища.

Юрий ТРУЩЕЛЕВ