25 ноября аксайскому писателю, внештатному автору газеты «Победа» Г.А. Теплому исполнилось 80 лет!

Г.А. Теплый.

Чтиво на сон грядущий. И не только… Перед сном надо читать что-то легкое, успокаивающее, чтобы с улыбкой забыть о тревогах уходящего дня и утром с новыми силами начать новый. Именно так и пишет Геннадий Афанасьевич. Его первый сборник рассказов «С вещами на выход» состоит из таких вот картинок-миниатюр об окружающей жизни, в них читатель узнает себя, своих соседей, друзей, сослуживцев… Геннадий Теплый много и успешно печатается в областных газетах, участвует в конкурсах на лучший короткий рассказ, получает признание читателей.

В 2018 году вышла вторая его книга – «Чтиво на сон грядущий». Вот уж праздник для души! Только надо добавить: на сон грядущий – и не только…

Коллектив редакции газеты «Победа» поздравляет вас, Геннадий Афанасьевич, с юбилеем! Творческих успехов, здоровья, счастья и мира, пусть вам всегда сопутствует удача!

РАССКАЗ

Личный состав малой авиачасти: командир – он же просто батя, летчики малой авиации, техники, механики и прочие дембеля и салаги. Общее количество служивых секретно, но явно меньше ста. Техническая оснащенность: два ЯКа, но не вьючные, два ПО-2, два или три вездехода типа ГАЗ-67. Есть два повара и старшина. Рядовой и сержантский состав экипирован военной формой с голубыми погонами. Половина служивых вооружена СКС-5, другая оснащена ППШ-41. И первая половина завидует второй: в карауле можно спокойненько сидеть на диске, на стрельбах не надо менять мишень – кто же в нее попадет. Это оружие было реквизировано у партизан сразу после их освобождения. Разболтанность этой «грозы оккупантов» была такова, что в самом начале стрельбы, особенно в руках салаги, оно начинало прыгать, дергаться, заедать, огрызаться, норовит развернуться.

Место действия: Западная Белоруссия. Все ограждение вокруг, так сказать, гарнизона ограничивалось шлагбаумом из лосины, круглосуточно журавлем, рассматривающим небеса. Стрельбы из упомянутого ранее оружия у нас проводились два раза в год, в остальное время, чтобы как-то скрасить нашу воинскую повинность, мы пытались почистить задействованное оружие. Применялись все известные человечеству способы и методы очистки предметов, даже долевшовских времен, но оно оставалось таким же. Про службу я тут почти все подробно сказал – служба она и есть служба. А вот о разнообразиях нашего быта можно пару мыслей озвучить.

Первейшим, притом еженедельным разнообразием было перетягивание каната и волейбол. Более долговременным – пьесы, точнее, их постановка и представление. И занималась этой драматургией жена комчасти Татьяна Ивановна (с большой теплотой и уважением упоминаю здесь ее имя). Она сама выбирала пьесу водевильной серьезности. Конечно, то было «Свадебное путешествие» В. Дыховичного. Сама подбирала актеров из рядового состава и офицерских жен. Сама себе добавила роль жены профессора и сочинила слова. Автор этого повествования получил роль Марка. Я просто проходил по расположению части неизвестно куда и зачем, и меня увидела режиссер. И надо сказать, что коллектив она подобрала на славу и для славы. Вообще-то, я еще в седьмом классе играл роль чеховского злоумышленника в школьной постановке. Был однажды Дедом Морозом. Поэтому знавал, что значит забыть слова или перепутать текст. И с легкой руки нашей Татьяны начались для нашей труппы незабываемые хлопоты. Большим и Малым и не снилась такая суета, увлеченность, приподнятость, тревожность, трепетность, схожая с прыжком в ледяную полынью. Эта суета была схожа с хлопотами перед свадьбой двух бесконечно влюбленных молодых людей и понравившихся друг другу с первого знакомства их родителей. Женщины принесли из дому необходимый кухонный и мебельный реквизит. На октябрьские праздники премьера.

И спектакль начался. Занавес… Единственный офицер, задействованный в спектакле, замполит части, он же суфлер, он же открывает и задвигает занавес, он же настоящий муж жены Марка, то есть моей.

Действие второе… Суфлер раздвигает занавес и прячется за ним. Жена приезжает к мужу Марку. Супруги обнимаются при встрече. В этой позиции их должна застукать Зойка. Та опаздывает. Я таращусь на мужа. Ясно слышу суфлера: «Убью обоих». Мой текст вылетает из моей головы. Я слегка отталкиваю от себя чужую жену. В это время на сцену вбегает эта самая Зойка и сходу: «О, уже поссорились», хотя она еще не должна знать, что мы женаты. С трудом и суфлером входим в текст…

Перед началом девчата принесли с собой, и мы для смелости по чуть-чуть. Зал полон. Жара. Хмеля нет и в помине – нервы.

Действие третье… Дома у профессора Марк и Андрей куражатся согласно режиссуре и выпивают по стакану настоящей водки (девчата в суматохе перепутали графины), ахнули не морщась, в зале на первых рядах отцы-командиры. У профессора приклеенная дихлоританом борода начинает нестерпимо жечь кожу. Слова профессора не по тексту: «Мотал я эту пьесу. Я горю». Далее слова жены профессора, не вписанные в текст: «Ты че, стервец. Глянь в зал, вся часть здесь». Антракт. Занавес…

Профессор с треском отрывает бороду с покрасневшего лица. Мы смотрим на пацана. Ну, какой с него ученый! В крайнем случае на школяра троишника, и то с трудом. Татьяна Ивановна тушью мажет подбородок артиста, проводит пальцем по намазанному, вроде борода с проседью. В борозды – пудру. В волосы головы – пудру. Пацан не то что постарел и поумнел, артист стал похож на черта, за какие-то грехи вышибленного из преисподней. Татьяна Ивановна: «Так, профессор, садись за стол. Брейся. Занавес».

Суфлер отодвигает одну половинку занавеса, идет через сцену, отодвигает вторую. Зал затаил дыхание. Андрей стучится. Слышит: «Заходите». Выходит на сцену. И видит перед собой вместо степенного ученого какого-то бреющегося из потусторонья и вдруг начинает что-то лопотать на непонятном языке. Суфлер: «Говори громче. Ясней». Андрей: «Здравствуйте, профессор. Говорите громче, ясней» – далее пошел текст. Пьеса или водевиль, как угодно зрителям, прошла под аплодисменты, крики браво, пацаны, класс! Как же, я вам скажу, было приятно стоять на маленькой импровизированной сцене и пить эту самую славушку. Потом мы чуть оперились, остепенились и, скажу, с немалым успехом давали это представление в гарнизонах Кобрина и Засимовичей.

Бывало, а как без этого, и неожиданное разнообразие нашего быта. Однажды прямо перед ужином внезапное общее построение всего личного состава нашей части на плацу. Ну плац – это громко написано, у нас это утоптанная площадка перед зданием штаба. Наличие в этом построении поваров и старшины несколько настораживало. Здесь надо сказать о нашем командире. Он фронтовик, имел ранения и контузии. Он был три в одном, как про это говорят – триедин: товарищ подполковник, командир и батя. Иногда он был таким строгим, что идти даже сзади и поодаль и то было как-то не по себе. А так просто – батя. И вот команда: «Смирно!». И строй застыл перед командиром.

Летуны справа, технари слева, мы (срочники и прочая персоналия) посередине. И вот командир, и далеко не батя, из этой середины прямо за шкирку (а батя здоровый – лапища всю шкирку перекрывает) по одному выводит из строя трех салаг и ставит пред наши очи. Подполковник: «Вот, товарищи бойцы, полюбуйтесь», – и жестом в сторону этой бравой тройки. А любоваться было на что. Пред нами предстали три воина со взглядами агнецов на заклании. Их слегка покачивало из стороны в сторону дуновением ветерка. Ножки, утопающие в кирзовых сапогах, смотрелись спичками в стакане. Удивительно, сапоги стояли как вкопанные, а в них качало служивых. Бляхи ремней, застегнутых на первые дырочки, болтались где-то в районе колен. Впалость щек говорила, что там, в их здоровье, какие-то упущения. После беглого любования командир поведал нам одиссею несчастных салаг.

Салаги – это люди вечно голодные и недовыспанные. И это трио флибустьеров, чтобы быстрее отожраться на срочной и через три года было бы не зазорно к кому-то посылать сватов, надумало в недалеком (около десяти километров) колхозном хозяйстве умыкать для поедания кабанчика или свиночку, в общем кто подвернется. Первая часть операции была проведена блестяще, и в недалеких дебрях колхозная живность пала жертвой алчных душегубов. Обжоры приступили ко второй и главной части задумки – поеданию. Хлеб, соль в части не проблема, и все шло гладко и успешно, впору было идти на взвешивание. Но мясо стало подозрительно быстро портиться и припахивать. Пришлось, по доброте души, приглашать поедальщиков. И кто-то из них вдруг почувствовал себя плохо. Затем в санчасть потянулись другие халавщики. Старшина, он же фельдшер и санинструктор, ринулся в поисках первоисточника дизентерии. И недоеденный источник был довольно быстро обнаружен.

И вот три хлюпика замерли пред нами. Несомненно, колхозный хряк серьезно подсадил здоровье наших трех богатырей. Их лица и вид даже не говорили, а вопили о том, что никогда в дальнейшей жизни они не будут есть сало. Командир что-то говорил о позоре на его голову и о мародере из Чапаева. Мы понимали, что через несколько минут будет решена судьба этих троих солдат. Будет произнесено всего лишь одно слово из двух, «губа» или «десбат». Санек – мой друг, он же профессор, хотя в школе выше тройки оценок не получал. В конце разборок тихо из строя – и к Татьяне Ивановне. «Танюша, так и так, выручай. Конечно, эти трое недоделыши, но жаль, пацаны зеленые, сломаются без нас». Татьяне много объяснять не надо. Дом офицеров в двух десятках шагов от штаба. Татьяна Ивановна еще издали: «Степа, можно тебя». Командир части повернулся к жене. Что она сказала, не было слышно, но все поняли эти три слова: «Степа, не надо». Батя подошел к жене и провел ладонью по ее голове. Потом повернулся к нам. Понуро опустив головы, стояли три пацаненка. Непривычно тихо, в какой-то необъяснимой задумчивости стоял строй. Где-то далеко на опушке переругивались вороны, умащиваясь на ночлег. Или нам показалось, или на самом деле глаза подполковника затуманились чем-то влажным. «Так, – дает указание командир нашей части. – Этих засранцев на гауптвахту и держать их там». А губа-то у нас – одно название, отгороженная фанерой коморка в караульном помещении. Некоторое время командир смотрит на строй, мы – молча на нашего командира. И наш подполковник почти по-домашнему, в полголоса: «Разойтись, дорогие вы мои воины». Потом батя вновь поворачивается к своей жене, и они неторопливо уходят в направлении своего дома.

Я – ефрейтор срочной службы, прослужил уже без малого два года под командованием этого человека, и сейчас, глядя вслед Татьяне Ивановне и Степану Андреевичу, мне вдруг вспомнились Василиса Егоровна и Иван Кузьмич из «Капитанской дочки». Я начал понимать, что мне очень даже повезло со службой.

Геннадий Теплый